Наши сказки

u-lukomorya-dub-zeljonyj (1)

Ментальность русского человека закладывается с детства. С глубокого детства. С колыбельной, которую поёт мать перед сном. С потешек и прибауток, сопровождающих первые детские игры. С первой книжки, прочитанной малышу любящим взрослым.
Ребёнок сидит и рассматривает яркие картинки, а рядом звучит родной голос, и отдельные знакомые слова потихоньку складываются в связный текст, как правило, в сказку. Любимая книжка читается многократно, происходит чудо узнавания.

Ребёнок радуется тому, что он знает, что будет дальше. Он связывает то, что говорится сейчас, с тем, что было раньше – он открывает сюжет.
Первые сказки более чем просты. Они выглядят примитивными – потому что короткие, потому что часто построены на повторении, потому что впитались в нашу душу с самого детства, и мы, не задумываясь, проходим мимо их образов.

А ведь это древние, очень древние сказки. В них заключена древняя мудрость.
Наши предки не знали литературы в современном смысле этого слова – литературы как выдумки. Они не слагали тексты просто так, на потеху. Да и поначалу сказки предназначались не для детских ушей.

Дети просто просочились в круг взрослых, как они просачиваются до сих пор; взрослые ещё больше повзрослели, встали и ушли, а дети остались со сказкой.
Давайте попробуем поглядеть на старые сказки по-новому, увидеть их, словно впервые, вытянуть из них мировидение наших предков. В результате мы узнаем, чему сказки учат наших детей. Чему они научили нас самих.

Курочка Ряба…

С этой сказки для большинства из нас начиналась Большая литература. «Курочка Ряба» да, пожалуй, еще и «Репка» — вот сказки, приходящие к нам с первым пониманием слов. Что может быть проще «Курочки Рябы»? Представим себе деревенскую жизнь. Корова, лошадь стоят дорого, требуют значительных средств и сил на своё содержание. А курочка есть в каждом доме, даже и в самом бедном. Курочка, яичко, мышка – элементарный набор слов, они и теперь легко усваиваются малышом, хоть малыш теперь по преимуществу горожанин. Сказка ритмически организована, проскальзывает рифма – это ещё не совсем сказка, а наполовину потешка. Но, в отличие от потешки, здесь уже законченная история – с зачином, трагической коллизией и развязкой. Развязка удивляет взрослого человека. По ходу повествования это должен быть счастливый конец, но взрослое сознание восстает против подмены золотого яичка простым, ему кажется это несправедливым, чуть ли не обманом. Однозначно истолковать «Курочку Рябу» невозможно. Мы просто постараемся оценить её с христианских позиций и попытаемся дать христианскую интерпретацию. Надо также отметить, что, как всегда, существует несколько вариантов сказки, в том числе и с разной концовкой. Мы будем пользоваться вариантом, ставшим классическим.

Итак, по порядку.

 

Курочка Ряба

 

Жили-были дед да баба. Почему не муж и жена? Женщину в деревне могли назвать бабой независимо от её возраста, но про мужчину молодых и даже средних лет сказали бы – «мужик». Дед – это все-таки ссылка на возраст. Показательно, что в сказке их всего двое – дед да баба, иные люди отсутствуют. У них могли быть дети, но по тексту понятно, что даже если дети и живы, с родителями они не живут. Пара стариков вообще вырвана из мира, они заключены в своём отдельном мирке. Например, им не к кому обратиться за помощью. Легко представить себе вымершую, стоящую на отшибе деревню, где обитаемой осталось только их избушка.

 

И была у них курочка ряба.

 

Стало быть, жили старики бедно. Всей животины у них и было — лишь одна курица. Не случайно они в ней души не чаяли, не курицей ведь называли – курочкой. Курочка же была самая простенькая – рябенькая, беспородная. Зато – яйценоска. Баловала стариков яичком, разнообразила их поневоле вегетарианский стол.

 

Снесла курочка яичко – не простое, а золотое.

 

Опять эта уменьшительно-ласкательная форма. Можно представить, как радовались старики каждому яичку. И вот загадка – яичко оказалось не простым, а золотым. Ход их жизни, казалось заведенный раз и навсегда, оказался нарушен. Возможно, здесь подсказка: постоянство обманчиво, пока жизнь длится, всё может перемениться – стремительно и в самый неподходящий момент. Высоко стоящий может упасть, а павший может подняться. Здесь старикам посылается чудо. Золотое яичко из-под обычной курицы должно восприниматься как чудо даже на бытовом уровне, без каких-либо философских усилий. Вряд ли старикам приходилось когда-нибудь раньше держать золото в руках, они могли вообще его никогда не видеть, но слышать о нем они должны были наверняка. Во всяком случае то, что это яичко — не простое, достаточно очевидно. И каковы их действия?

 

Дед бил, бил – не разбил. Баба била, била – не разбила.

 

Слушатель сказки – современный взрослый человек – назовёт такое поведение неадекватным. В чём же признаки неадекватности? Дед, а за ним и баба не могут выйти за рамки стереотипа. Они пытаются разбить золотое яичко, т.е. обращаются с ним так же, как обращались до этого с обыкновенными яйцами. У них просто нет в запасе других действий. С одной стороны это – наивность и даже невинность. Нынешний прагматик, зная цену золота, уж верно нашел бы способ обратить чудо в богатство. Однако с другой стороны, дед с бабой попросту не вмещают выпавшее на их долю чудо. В итоге, чудо оказывается им не надобно.

 

Мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось.

 

Сказка не держит на мышку зла. Бежала ведь не какая-нибудь мышь зубастая, а мышка – привычное и домашнее существо. И яичко столкнула она не по злому умыслу, а по воле случая – просто хвостиком махнула не к месту. И вина за случившееся лежит не на мышке, а на деде с бабой – оставили яичко без присмотра, да ещё не положили в корзинку, а забыли на столе или на лавке, видимо там, где у них не получилось его разбить. Приходится констатировать небрежение к чуду. Если попервоначалу яичко казалось особенным и вызывало интерес, то потом чудо приелось, тем более, что от него не удалось получить утилитарной пользы. И не востребованное чудо уходит. Мышка здесь – лишь физическая причина, не пробеги она мимо, случилось бы что-нибудь другое.

 

Дед плачет, баба плачет…

 

Им жалко яичка? Конечно, жалко. К тому же, наверное, и досадно: оказывается, можно было его разбить, видимо, они просто не так к этому подошли. Однако хочется верить, что все эти мысли, кажущиеся нам естественными, для деда с бабой из глубин нашей истории были немыслимы. Причина их слёз, если следовать логике отношений человека и чуда, в другом. Это – раскаяние. Приходит осознание, что чудо отобрано в силу их неготовности его принять. Это ощущение их внутреннего несовершенства, духовной убогости, сожаление по поводу утраты не золота как такового, а – небывалого, явления нездешнего порядка бытия, и исторгают их плач.

 

…а курочка кудахчет: — Не плачь, дед, не плачь, баба, — я снесу вам другое яичко, не золотое, простое.

 

Плач оказывается услышан. Надо обратить внимание на то, кто произносит слова утешения. В сказках животные часто разговаривают – между собой, а иногда говорят и человеческим голосом. Но эта способность говорить, как правило, даётся изначально, с первых слов сказки. Начало же «Курочки рябы» не предполагает ничего подобного. Появление золотого яичка воспринимается как игра случая: вот и на долю деда с бабой выпало счастье. Но курочка заговорила (вернее закудахтала, и её кудахтанье вдруг стало понятно человеческому слуху). Теперь выясняется, что курочка — не пассивный проводник случайностей, а деятель. В её воле снести простое яичко, а стало быть, и – золотое. Курочка становится мистическим существом, именно ей адресованы покаянные слезы деда и бабы, и она принимает их покаяние. В образе курочки мы обретаем своего рода духа-охранителя, однако это, видимо, наносные черты, в основе же – образ кормилицы-благодетельницы.

Коллизия сказки завершается восстановлением исходного состояния. Старикам обещается простое яичко – т.е. пропитание, хлеб насущный. Они не пропадут с голоду, хотя чудес, видимо, больше не увидят. Наш искушенный ум видит в этом трагедию, тогда как задача курочки – не покарать деда с бабой, а утешить. Они-то испугались, что по своему небрежению лишились благорасположения матушки-кормилицы полностью. И курочка возвращает им надежду, что она не оставит своим участием стариков. А золотые яички, столь вожделенные нами, стали бы опять лишь искушением, тяжелым и напрасным.

Сказка, конечно, содержит много языческих черт. Чего стоит только один образ курочки, стремящийся слиться с образом домашнего божества. Можно также выстроить целую теорию вокруг того, что представляет из себя золотое яичко, ведь яйцо – символ начала мироздания, новой жизни, непостижимого. Какой простор для истолкований! Однако при всём при том, мораль сказки, поведенческая модель деда с бабой и интонации не противоречат христианскому мировосприятию. Сказка тепло ложится на сердце, учит добру, учит довольствоваться малым, приучает к пиетету перед чудесным. На языческие же моменты можно внимания не обращать, они явно стоят не на первом плане.

 

Репка

 

«Репка» — тоже из самых ранних сказок, соперничающая в этом отношении с «Курочкой рябой». В «Репке» также есть элементы рифмы: дедка-репка, внучка-Жучка, Машка-мышка. «Репку» легко превратить в игру: ребёнок с удовольствием разводит ручки на словах «большая-пребольшая», а говоря «вытянули репку», его можно выдернуть из-за стола, подкинуть в воздух или прижать к себе. Веселье гарантировано, оттого и сказка – в числе любимых. Наконец, «Репка» — одна из первых считалочек.

Ребёнок учится прибавлять элементы, навыкает к счету, даже ещё не зная названия чисел.  Попробуем же приглядеться к сказке подробней, чтобы найти в ней нечто полезное

и для христианского воспитания.

 

Посадил дед репку. .. Примечательно, что героями сказок часто (если не чаще всего) выступают те, кто обычно оказывается на периферии социальной жизни. Сильный и самоуверенный терпит поражение, а слабый и неудачник берёт верх. В противовес грубой реальности сказка встаёт на защиту слабых. Вот и здесь репку сажает дед. Старость на дворе, какой из него огородник!

Так и видишь согбенного старичка, устало тыкающего заступом в твердую землю.

А почему именно репа? Совсем не случайно. Репа в Древней Руси была основной огородной культурой. Ещё не было американского гостя – картошки, не было даже капусты, но репа была. Из неё готовили похлёбку, с ней пекли пироги, её квасили, как теперь капусту, даже был такой освежающий напиток – из репы, рецепт которого ныне утерян. Наконец, вошедшая в поговорку знаменитая пареная репа, которая приготовляется действительно просто, а такая сладкая на вкус. Это сейчас сахар легко купить в магазине, а в древности сладкое было изысканным лакомством. Популярность репы в Древней Руси объясняется прежде всего её неприхотливостью. Только снег сошёл, ещё грядут заморозки, ещё только апрель, а уже можно засевать репу. И скороспелка она – через два месяца собирай урожай. И урожай приятный – сажаешь в землю семечко, а вытягиваешь овощ иной раз до двух килограммов весом.

И потому в сказке она – репка, кормилица. Ласково так, — русский народ умел быть благодарным.

А может быть, не только поэтому. Ведь по сказке выходит, что дед только одну репу с таким трудом тащил из земли; стало быть, и сажал он только одно семечко. Картинка получается такая. Осталось у деда к весне только одно семечко репы. Наверное, не мог он на него надышаться. С какой любовью, с какой тайной надеждой сажал он его в ещё холодную землю. С каким замиранием сердца следил за набуханием желтого плода. И Бог его не обидел, не посрамил надежды. Бог послал ему чудо.

Выросла репка большая-пребольшая. Пошел дед репку рвать: тянет-потянет, вытянуть не может!

Какая большая уродилась репка, мы понимаем только после фиаско деда. О подлинных размерах репки дед и не подозревал. Иначе бы инстинкт огородника не позволил бы репке «перезреть», она была бы выдернута в самом начале роста, и сказки бы не сложилось. Но, спрятавшись в земле, репка обманула деда, и всех его сил (а тянул он свою добычу наверняка азартно и рьяно) не хватило, чтобы получить урожай.

Явное чудо (небывалая репка) пришло обыденно и незаметно. Да и само оно оказалось связано с самой что ни на есть прозой жизни — с заботой человека о пропитании, о хлебе насущном. Однако это простое чудо способно научить многому. Во-первых, оно потребовало труда: чтобы заполучить репку, её надо всё-таки добыть из-под земли. Во-вторых, оказывается, человеку не следует слишком уж полагаться на себя. Казалось, как бы не дряхл наш дед, а с репой любой справиться должен. Не тут-то было! Не в нашей власти решать, к чему у нас достанет сил, а к чему – нет; решает Бог. В-третьих, никогда не следует унывать. Дед, конечно, расстроился, но тут же нашёл выход из положения.

Позвал дед бабку. Бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут!

Уроки чуда продолжаются: человек не должен быть гордым, при необходимости он должен уметь звать на помощь. Дед зовёт бабку. В мире традиции, откуда к нам пришли сказки, бытие структурно организовано и имеет иерархический характер. Дед, безусловно, — глава семьи, а значит, бабка, его жена, у него в подчинении. Выходит, за помощью дед обращается к тому, кто иерархически ниже его и тем выказывает свою слабость. Что ж, больше ему рассчитывать не на кого. Но много ли толка от бабки? Сил у неё не более, чем у деда, а скорее всего, и поменьше. И репка остаётся в земле.

Мы слишком хорошо знаем эту сказку и поэтому теряем драматизм ситуации. Структурно сказка разбита на эпизоды с участием тех или иных лиц, и после каждого эпизода возникает пауза. Слушателю (представим, что он слушает «Репку» впервые) заранее неизвестно, будет ли следующий эпизод. Останутся дед (или уже дед и бабка) у «разбитого корыта», или выход всё-таки будет найден.

Позвала бабка внучку.

Внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут!

Оказывается, дед с бабкой не так уж и одиноки. У них есть внучка. Примечательно, что внучку зовёт бабка, а не дед. В соответствии с иерархией традиционного мира девочка находится в непосредственном подчинении у взрослой женщины, старшей на женской половине дома. Но внучка-девочка — ещё ребёнок, не много она прибавляет к совместным усилиям деда и бабки.

Репка по-прежнему в земле, а кажется, использован уже последний резерв. Драматизм возрастает.

Позвала внучка Жучку. Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, вытянуть не могут! Позвала Жучка Машку. Машка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку – тянут-потянут, а вытянуть не могут!

Нет, не полностью опустел ещё дом. Кончились люди, но остались четвероногие их друзья. Интересно, что дед, бабка и внучка безымянны, а собака и кошка названы по имени. Этим подчеркивается, что они не случайны, не просто какие-то собака и кошка с улицы, а почти члены семьи, жители этого дома. То, что внучка зовёт Жучку- товарища своих игр, довольно закономерно. Но когда очередь доходит до Жучки, кого ей позвать? В доме осталась лишь кошка, а ведь известно, как ладят кошка с собакой. И вот чудо-репка перестраивает мироустройство, на смену вражде приходит мир. Жучка зовёт, и Машка приходит. Проверка на верность хозяевам, а по большому счёту – проверка, можем ли мы забыть наши нелицеприятия перед лицом общего дела, может ли быть у нас это самое общее, а с другой стороны: можем ли мы и такое – прощать врагов.

И вот самый пик трагедии: все в сборе, а репка не выходит. Кого звать?  Позвала Машка мышку…

Кто такая мышка? Если все остальные участники похода за репкой проживали в доме на законном основании, то мышка – жилец незаконный. Подпольщица и воровка. Ведь и кошку заводят в доме, чтоб приструнить мышей. Машка зовёт мышку, это – как если бы полицейский стал звать на помощь преступника. Налицо нарушение установленного порядка вещей, своего рода попрание справедливости. По справедливости, должна была думать Машка, тебя следовало бы поймать и съесть, а не давать тебе вцепляться в мой хвост. Но и мышкин поступок – чуть ли не предательство. Ради каких-то будущих благ, довольно сомнительных (угостят ли мышку репкой – ещё вопрос, а вот Машка угоститься ей может), мышка устремляется на помощь своему злейшему врагу. Даже не врагу в нашем людском понимании этого слова, мы ведь навыкли считать врагами довольно приличных людей, а убийце, лиходею и мышкоеду. По мышиной справедливости, кошке следует желать всяческого зла. Пусть мучается с репкой, мышка может законно потешаться над этим забавным зрелищем.

Итак, справедливость пришлось оставить. Ради чего? Не ради личной выгоды Машки (не едят кошки репу), да и выгода мышки, как уже было сказано, просматривается с трудом. Бабка, внучка, верная Жучка, Машка и мышка пришли на выручку к деду в первую очередь ради любви. Чудо-репка выявила, что в этом доме живут в мире и согласии, и каждый готов потрудиться, а то и пострадать за ближнего своего. А в случае с мышкой – и за врага. Смилостивилась мышка над теми, у чьего стола ей доводилось кормиться. А милость, она – выше справедливости. Тут-то и раздалась земля, выпустила репку.
Сказка по своей сути получается глубоко христианская. Мирная и светлая, и после неё так хорошо на душе.

 

Теремок

 

Ещё одна сказка-считалочка, сказка-развлекалочка. К теремку подходят все разные, так здорово говорить за них на разные голоса, — детишки радуются.

А если задуматься, в сказке – загадка на загадке. Первая: сам теремок. Что он такое, откуда взялся? Стоит в поле, у всех на виду и – пустой. Существуют варианты, снимающие эту несуразицу, только тогда это уже и не теремок вовсе, а рукавичка или, скажем, кувшин. С ними всё просто: ехал мужик, обронил с воза и не заметил. Правда, можно сказать, что варианты эти — довольно поздние. Изначально в сказке людей не встречалось, а сказки про зверей – самые древние сказки, несущие в себе архаические взгляды на мир. И если более позднее сознание нуждалось в рациональном объяснении появления теремка, архаическое строилось совсем на других принципах. Оно оперировало не определениями, а символами. Вот и теремок – такой символ. Что видел в теремке наш предок, сочиняя эту сказку, гадать не берусь. Более интересно посмотреть, можно ли прочитать его в христианском ключе.

Итак, стоит в поле теремок – явное чудо, и подходят к нему разные звери, вернее, начинается всё с насекомых: муха-горюха, блоха-попрыгуха, комар-пискун. Ну, эти, понятно, в любой теремок влезут. Потом появляется мышка-норышка. И ей теремок подходит. Дальше – лягушка-квакушка. А ведь в теремке ей целый завтрак собрался: муха, блоха, комар. И этот завтрак зовёт: «ступай к нам жить». Враг прощён и уважен. Лягушка лезет в теремок, оставив за порогом все скользкие мысли. Начинается другая жизнь.

Исходные размеры теремка невелики – не случайно поздний вариант делает из него рукавичку. И вот прискакал зайка-поплутайка. Его габариты к теремку явно не подходят. Что же, обитатели теремка его всё равно приглашают к себе, а теремок вмещает и зайку, являя свои чудесные свойства. Следом идут хищники – лиса и волк.

У волка и имя-то страшное – «из-за кустов хватыш», но не пугаются насельники теремка его имени. Теремок укрывает всех, лиса мирно уживается рядом с мышкой, а волк – рядом с зайцем. Нет жертв, нет преследования; теремок являет собою иное пространство, иной способ организации мира.

Но в то же время дверь в это инобытиё открывается из нашей повседневности. Теремок доступен каждому, кто постучится, а потому – уязвим. Рано или поздно приходит медведь.

Медведь – самое грозное животное русской земли. От разъярённого медведя спасения нет – убегающего догонит, речку переплывёт, на дерево влезет. В ближней схватке один на один у медведя преимущество – у него зубы и когти, оставляющие глубокие раны, страшная сила и внушительный вес. И сегодня охотник, выходящий на медведя с ружьём, в какой-то степени рискует жизнью, что говорить об охотнике доогнестрельной эпохи.

Современная культура подарила нам милого мишку – сколько детишек засыпает, уютно обхватив ручками плюшевого медвежонка. За Винни Пухом стоит целая индустрия, почти как за Микки Маусом. Мультипликационные медведи добродушны и симпатичны. Реальный же зверь свиреп. И наши предки, встречавшие медведя в соседнем лесу, об этом были прекрасно осведомлены. Они называли его Хозяин, относились к нему с почтением и страхом. Что, правда, не мешало им устраивать медвежьи охоты; но зато они при этом никогда не именовали его напрямую, а говорили иносказательно — чтобы он не узнал и не затаил зла, — как Хозяину леса медведю приписывались сверхъестественные способности. Само слово «медведь» есть результат подобного иносказания – тот, кто ест мёд. Подлинное, древнее имя животного оказалось забыто.

Поэтому неудивительно, что медведь в народных сказках так разительно отличается от медведя из сказок литературных. В «Теремке» медведь – воплощение зла. Это тёмная, древняя сила, пришедшая разгромить небывалое мироустройство. Медведь не просится в теремок, он даже не даёт пригласить себя к новой жизни. Не будучи ничем спровоцирован, он сразу же разрушает, как бы реализуя программу, заложенную в его «титуловании» — «всех вас давиш». (А ведь волк от своей негативной программы отказался!)

Разрушение медведю даётся легко, противостоять ему никто не смеет. Сказка кончается печальной нотой. Впрочем, звери погибают только в одном из вариантов, в остальных им удаётся спастись. Но теремок своё существование прекращает.

С некоторыми оговорками в теремке можно увидеть символ Церкви. Он появляется в нарушение природной, естественной закономерности – теремок в поле не к месту. Также и Церковь учреждается не в силу развития человеческого общества, а прямым вмешательством Божиим. Церковь являет собой иную организацию бытия, иные принципы, чуждые житейскому рассуждению. Также и теремок меняет обычные повадки животных. Церковь принимает каждого, оставившего прежнюю жизнь, через покаяние. И в теремке находится место любому. Церковь несёт людям радость и умиротворение. И в теремке царит мир, в некоторых же вариантах насельники довольно поют. Церковь претерпевает гонения, и теремок разрушается. Однако «врата ада» Церкви не одолеют, теремок же пал. Правда, в этом можно увидеть иллюстрацию тому, что до преображения всей твари Царство Божие на земле построить нельзя. Во всяком случае, сказка учит, что любовь и взаимопонимание возможны, а также что они заслуживают бережного отношения. Не надо быть медведем – и теремок устоит. Христиански правильная сказка.

 

Волк и семеро козлят

 

Нынешняя популярность сказки «Козлята и Волк» (другое название – «Волк и семеро козлят») основывается на нехитрой морали, которая, кажется, лежит на поверхности: нельзя открывать дверь чужим. В наше сумасшедшее время правило это актуально и необходимо, а поскольку человек склонен придавать текущему моменту наибольшее значение, мы уверены, что сказка говорит именно это, да и сама она сложилась как художественная иллюстрация к данной мысли.

Между тем, «Козлята и волк» — древняя сказка; наш предок, её сложивший, жил совсем в другом мире, и заботы у него были другие, так что и сказка эта – совсем о другом. Прислушаемся к ней.

Лес. В лесу стоит избушка. В избушке живёт коза со своими детушками.

Первое, что бросается здесь в глаза: коза – домашнее животное человека — обходится здесь без своего хозяина. Более того, она живёт особняком, в довольно глухом месте. Единственное, что можно довольно легко объяснить, это — лес. Коза – животное неприхотливое, быстро привыкающее к новой обстановке, довольствующееся скудным кормом. Лес беден на травы, но эта бедность козе не помеха, — она своё найдёт.

Ещё один вопрос. Традиционно козлят в сказке семеро. Но ведь за одно ягнение может быть максимум пять козлят. Современный зоотехник об этом знает, а наш предок, выходит, и не догадывался?

Коза уйдёт в лес пастись, а детки дома сидят, из избушки не выходят. Придёт обратно – песенку споёт, детки узнают маму и отопрут дверь. Песенка работает как пароль. Традиционная культура сталкивалась с проблемой распознавания. Расширение пространств обитания и рост населения привели к необходимости отличать своего, которому можно доверять, от чужого, которому доверять, само собою, не следует. Для этой цели использовались вопросы-загадки, на которые свой человек должен знать правильный ответ. Песенка Козы — своего рода подобный развёрнутый ответ, это понятно. А вот что странно: почему козлятам надо услышать маму? Видимо, они не могут на неё посмотреть. Что же это за избушка такая?

Рациональных ответов два. Дом козлят – именно что дом козлят, закут. А какие в закуте могут быть окошки?.. Или – сказка древняя, в те времена оконных стекол не знали, слюдяные окна были лишь во дворцах, а через традиционный бычий пузырь много ли увидишь, — свет проходит, и ладно. Да и оконце делалось повыше, чуть ли не под самой крышей, чтобы зверь в него не залез.

Волк подслушал песенку Козы и вздумал её повторить. Но козлята распознали подлог – и голос у Волка грубый, и текст переврал. Так дверь ему и не открыли. Современная редакция сказки для самых маленьких на этом месте и обрывает сюжет. Задача выполнена, правильная модель поведения озвучена. Но сказка продолжается.

Волк идёт к кузнецу и просит перековать ему горло.

Кузнец в архаичной культуре — фигура довольно зловещая. В кузнице горит огонь, жарко. Труд кузнеца тяжёл, а потому кузнец должен быть недюжинной силы. Наконец, из-под молота выходят знаковые вещи – гвозди, без которых не построишь избы, плуг, без которого не вспашешь поля, оружие, — всем кузнец нужен, но в общине он как-то сбоку, ровно как кузница оказывается в стороне от деревни. Инаивная мысль делает единственно возможный для неё вывод: кузнец знается с потусторонними силами, иначе и эта кузнецова жизнь на особицу была бы невозможна.

Перековать горло Волку такому кузнецу-колдуну пара пустяков. А Волк – не дурак: как догадался перековать горло, так и песенку Козы выучил правильно. И вот результат: козлятам ничего другого не остаётся, как открыть дверь.

Эта сказка не знает чуда. Она глубоко логична и логика эта нигде не сбоит. Одна сцена следует за другой с той же неумолимостью, с какой жизнь то и дело тыкает нас носом в результаты наших поступков. Козлята съедены, уцелел только один козлёнок, спрятавшийся в печке, поскольку сказке нужен свидетель. Волк его не искал; видимо, число семь превышало его способности к счёту.

Стоит задержаться и обдумать, что же всё-таки произошло. Предосторожность оказалась тщетной, песенка-пароль не уберегла.Зло коварно, а добро наивно, и поэтому зло побеждает. Вывод, который отсюда можно сделать: против зла не существует надёжной защиты. Но злу можно отомстить.

Коза находит Волка и приглашает его гулять. В другом варианте сказки приглашение исходит от Волка. Как бы то ни было, по пути им попадается яма, в которой горит костёр, — видимо, не случайно, — скорее всего, Коза знала, куда ведёт своего врага. Она предлагает Волку прыгнуть через костёр. Тот не отказывается. Почему? Неужели такой вид досуга может быть ему в радость? Отказаться он просто не может.

Прыгать через костёр – обряд древний и глубоко языческий; точный смысл его сегодня, пожалуй, и неизвестен. Возможно, обряд использовался при инициации, -посвящении юношей и девушек в полноценные члены племени. Огонь костра означал присутствие на земле (именно здесь и сейчас) высших сил. За огнём признавалась очистительная сила. Но костёр и воплощённая в нём опасность могли быть и вышним судом. Костёр сам выбирал себе жертву, определяя ей тем наказание. Отказаться от испытания огнём было нельзя – за это могли убить на месте, могли изгнать с позором и навсегда.

Волк не мог отступить, это означало бы смерть. Но и обмануть высшие силы не получилось, — он падает в костёр, его брюхо лопается от жара, и козлята возвращаются к нам живыми и невредимыми. Зло наказано, сказка свою задачу выполнила. Но это – только внешний план.

Что означает чудесное избавление козлят? Каким бы страшным хищником ни казался нам волк, повадки удава ему не свойственны – глотать свою жертву целиком он не может. И наши предки знали это ещё лучше нас.

Сказка имеет символический подтекст. Козлят именно семь, поскольку число семь в языческой культуре сакрально. Оно означаетзаконченность, полноту – семь нот, семь цветов радуги, семь дней недели, семь планет (древние Плутона не знали, Земля же в счет не шла). Сказка называется «Козлята и Волк», именно то, что происходит с козлятами (а не с Козой), имеет значение. Но что символизируют козлята?

А ведь козлёнку можно дать и такое определение: козлёнок – агнец от козы. Это ведь сейчас ягнятами (агнцами) называют детёнышей лишь овечьего племени, а в древности имя агнцев носили как ягнята, так и козлята. «Агнец» – слово, однокоренное со словом «огонь». Оно означает – «жертвенное животное», ведь жертва со времён Авеля приносилась через сожжение.

В сказке козлята не сгорают, их ест Волк. Можно предложить два толкования. Первое: Волк – воплощение зла – похищает жертвенных животных. Кстати, объясняется и уединённый образ жизни Козы, — животные, предназначенные к принесению в жертву, должны были пастись отдельно. Преступление Волка – далеко не обычный грабёж, ведь козлят – семь, а это означает, что задачей зла было лишить мир возможности жертвы как таковой. Фокус, понятно, не проходит.

Второе истолкование. Поедание Волком козлят и есть символическое изображение принесения в жертву. Почему здесь участвует именно Волк, можно понять, расшифровав символику Козы.

Святые дни между Рождеством и Крещением (по-простому — Святки) знают два обряда колядования. Один – христианский: хождение со звездой, исполнение духовных песен. Второй – языческий, когда по дворам ходили ряженые. Маски могли меняться, но маска Козы в этом славянском карнавале должна быть всегда. Иногда в действии участвовала и живая коза. Её водили по полям, приговаривая «где коза, там и жито». Отсюда видно, что образ козы связан с культом плодородия. Эта связь возникла в наивном (а вернее – в недалёком) языческом сознании из сравнения козы с другим домашним скотом: коза оказывается наиболее плодовитой – приносит до пяти козлят, а ягниться может два раза в год.

Но вспомним мифологию вокруг плодородия у других народов. Например, греческий сюжет с Персефоной. Властитель царства мёртвых, Аид влюбляется в Персефону, дочь Деметры, богини плодородия и земледелия, и похищает её. Деметра горюет и земля перестаёт родить. Приходится вмешиваться Зевсу, который обязывает Аида отпустить Персефону к матери. Но хитрый Аид устраивает так, что Персефона вынуждена вернуться к нему. С тех пор она две трети каждого года проводит с Деметрой на земле, а потом возвращается в подземное царство, и тогда наступает зима.

Подобная история, связывающая природные циклы с царством мёртвых, встречается во многих культурах. Наши козлята ей вполне соответствуют. Волк – посланник загробного мира – поедает козлят, символизирующих живоносную силу земли. Козлята приносятся в жертву установленному порядку вещей, ведь и в греческом мифе похищение Персефоны было санкционировано Зевсом. Но жизнь возрождается; брюхо Волка лопается, и козлята возвращаются к матери.

Сказка глубоко языческая. Она сохранилась в культуре, так же как и обычай рядиться на Святки, благодаря двоеверию – слабости русского народа, не сумевшего переосмыслить своё отношение с природой в христианском ключе. Куда как просто притащить в поле козу и считать, что так ты договорился с природными силами и урожай у тебя уже в кармане. Человек охотно ритуализирует свою жизнь, поскольку внешние действия даются гораздо легче духовной работы. Может быть, и есть своя правда в том, что сейчас сказку всё чаще обрезают на первом эпизоде с Волком. То, что происходит дальше, слишком чуждо современному человеку, который всё-таки пока больше христианин, нежели язычник.

 

Колобок

 

Несмотря на бурный XX-й век, переломивший историю России, русский человек не потерял своего духовного корня. Русский культурный код во многом сохранился, не столько адаптировавшись к большевизму, сколько  адаптировав коммунистическую идеологию под себя. Уцелел он и в годы перестройки, пытавшейся устроить мышление русского человека на западный лад.

 

Откуда эта вызывающая удивление  устойчивость? Быть может, стоит поискать её истоки в русском фольклоре?  Шаблоны советской пропаганды или насаждаемый ныне культ успеха (он же – культ золотого тельца) способны инфицировать уже довольно развитое сознание. Но гораздо раньше, когда мы только подступались к познанию мира, мы сталкивались с совсем другой  культурной посылкой. Однажды мама открывала книжку и начинала читать нам сказку – из тех, что для самых маленьких. Например, сказку про Колобка. И мы впитывали слова, структурирующие нас на самом фундаментальном, базовом уровне. Им мы обязаны многим, и тем, что наши ценностные ориентиры таковы, каковы они есть, — в первую очередь.

 

Чему же способен научить  нас «Колобок»? Вернее, чему нас он уже научил? Это – весьма незатейливая, но богатая в духовном плане история.

 

Жили-были старик со старухой. Вот и просит старик: — Испеки мне, старая, колобок. — Да из чего испечь-то? Муки нет. Дело происходит летом. Зерно прошлого года давно всё смололи да съели, а новый урожай снимать ещё рано.  Запаса на год не хватило, значит,  бедно живут. Гораздо беднее, чем любой из слушателей-читателей этой сказки. И что же, старик унывает? Сидит, слёзы льёт? Нет.

— Эх, старуха! -, говорит старик. — По амбару помети, по сусекам поскре­би — вот и найдется.

Первый урок сказки: не давай места унынию.  Старик рук не опускает: уж как-нибудь, а какой-никакой выход найти всегда можно.  Но что это будет за мука? Мучная пыль, которая попала в щели, налипла на деревянные стенки, смешалась с обычной пылью. Явно не высший сорт.  И вот второй урок сказки: радуйся малому, цени то, что имеешь.

А что же старуха?  Сказала ли она то, что высказали бы многие на её месте: «ишь чего выдумал, старый!»? И ещё бы пальцем у виска покрутили…

Старуха же молча сделала, как ей был сказано. Намела, наскребла горсти две муки, замесила тесто на сметане, скатала в колобок, изжарила в масле и положила на окно простыть.

Мы видим смирение и послушание. Но не только. Откуда вдруг взялась в тесте сметана? Старик о сметане ничего не говорил. Это уже инициатива старухи. Сметана добавлена, чтобы было повкуснее, чтобы старик порадовался. Колобок был приготовлен не абы как, чтобы лишь выполнить порученное, а с любовью. Колобок в этой сказке это – дар любви.

И вот он положен на окошечко студиться, и с этого момента начинается собственная история Колобка.  Открытое окно – это символ, знак открытой возможности. И Колобок ею воспользовался.

Колобок полежал-полежал, да вдруг и покатился — с окна на завалинку, с завалинки на травку, а с травки на дорожку.

История личности всегда начинается с выбора. В тот момент, когда мы делаем свой первый самостоятельный выбор, мы сдаём экзамен как личность: что из нас получилось, какие пути мы выбираем. Стоит разобраться, какой выбор сделал Колобок.

Сначала – отчего он отказался? Очевидно, что от своего предназначения.  Предназначение Колобка сугубо утилитарно – его должны были съесть старик со старухой.  Но за этим буквальным прочтением в сказке есть и символический план. Предназначение Колобка – послужить тем, кто его создал таким румяным и аппетитным, послужить до конца. А если копнуть совсем глубоко, то выходишь на мысль, что предназначение всякой твари  — служить своему Творцу.

Знал ли о своём предназначении Колобок? Несомненно. Ведь пел же он в своей песенке «Я от дедушки ушёл. Я от бабушки ушёл». Значит, понимал, что его должно было ожидать, и начинал отсчёт своих подвигов именно с бунта против предназначения.

Предназначение не может быть навязано силой. Личность свободна, и принять волю своего Создателя она должна добровольно. Колобок эту волю отверг. Но что ей предпочёл? В пользу чего он сделал свой выбор?

И тут оказывается, что у Колобка не было никакой особенной цели. Сбежать-то он сбежал, а что делать дальше – не слишком задумывался. Катился, куда глаза глядят, куда дорожка ведёт. А дорожка вела в лес – всё глубже и глубже…

Это так узнаваемо. Мы тоже часто делаем выбор лишь из чувства протеста. Нам важно отвергнуть то, что предлагается, а к чему приведёт наш отказ, задумываться как-то не хочется. Интересно также, что в одном из вариантов сказки, путешествие Колобка начинается со слов: «надоело Колобку лежать, он и покатился…». Это тоже узнаваемо: что-нибудь сделать со скуки. Пусть будет абы что, что именно —  не очень важно, важно – что это что-то  новенькое, не то, что до сих пор было…

И вот катится Колобок по дороге, а навстречу ему Заяц: — Колобок, Колобок! Я тебя съем!

Колобок пытается с Зайцем договориться: «- Не ешь меня, Косой. Я тебе песенку спою». Фактически он предлагает сделку: Заяц слушает песенку и отказывается от притязаний на Колобка. Но сделка эта – нечестная. Песенка служит лишь обманным манёвром. «И от тебя, Зайца, не хитро уйти!» — торжествуя, поёт, убегающий Колобок. Он не доверяет Зайцу. Он никому не доверяет. Он верит только себе. Он вообще полон восхищения от собственной личности. С какой любовью он описывает себя в своей песенке: Я колобок, колобок! По амбару метен, по сусекам скребен, на сметане мешан, в печку сажен, на окошке стужен. Все труды старухи превращены в предикаты собственной персоны, как будто Колобок обязан своим появлением на свет исключительно себе.  Дары, полученные от Создателя, не признаются дарами, в результате Создатель оказывается как бы ни при чём, и может быть отринут. Колобок ни в ком не нуждается, он верит в свою способность перехитрить любого врага, самостоятельно выпутаться  из любой ситуации.

Первоначальный успех его окрыляет.  Он не замечает, что дорога заводит его всё глубже в лес, и звери, которые ему встречаются, становятся всё страшнее.

Порядок зверей в сказке нарушен. Правильным был бы порядок Заяц-Лиса-Волк-Медведь, как, например, в Теремке. Но Колобок встречает Лису после Медведя. И в этом сбое порядка – мудрость сказки. Сказка говорит, что самый страшный враг – не тот, кто грозен физически, а тот, кто опасен духовно.

Лиса коварна, она не угрожает Колобку, а льстит: «какой ты хорошенький да пригоженький». И песенка у Колобка «славная». Этого оказалось достаточно, чтобы Колобок потерял не только свою подозрительность, но и простую осмотрительность, и вспрыгнул сначала лисе на мордочку, а потом и на язык. Известный собиратель русского фольклора А.Афанасьев приводит вариант, в котором сказано прямо, без экивоков: «Колобок сдуру прыг ей на язык, а лиса – ам его! И скушала».

В духовном ослеплении мы теряем разум и даже обычную житейскую рассудочность. Побуждаемые собственной греховностью и искушением врага, действуем сдуру и гибнем.

А как ещё могла закончиться история Колобка? Мог ли быть у неё счастливый конец? Нет. Дальше Колобка ждал уже совсем непроходимый лес, и гибель в том или ином виде была для него неизбежна. Об этом же говорит семантика русского языка. Катиться (в отличие от «бежать» или «ехать»), можно только куда-то вниз. И рано или поздно, когда ты окажешься в совсем не надлежащем месте,  про тебя  скажут — «докатился»

Поэтому Колобка всерьёз не жалко. Дети, конечно, переживают за героя, но без слезы. Они чувствуют, что произошло то, что должно было случиться. Колобка должны были съесть и съели. Но, поскольку он отринул своё предназначение, ему не удалось послужить добрым людям, и достался он персонажу коварному и хитрому. На нашего хитреца Колобка, нашёлся ещё больший хитрец. Таков духовный закон.

 

Эти уроки по своей природе — глубоко христианские. И мировоззрение, которые мы получаем благодаря нашим первым сказкам, формирует христианский характер русского народа. Это вселяет надежду. Пока наши матери читают своим детям такие сказки, мы сможем сохранить нашу культурную идентичность и противостоять злому духу века сего.